Нобелевская лауреатка Светлана Алексиевич приехала в Литву на 25-ю книжную выставку, которая стартовала 26 февраля. В Вильнюсе писательница разговаривала с потенциальными героями своей новой книги, общалась с журналистами и провела большую встречу с беларусами. Ее засыпали вопросами, будет ли наша страна втянута в войну, почему в мире стали набирать обороты популисты и как жить в сегодняшней ситуации. «Зеркало» приводит главные цитаты из ее ответов.
О войне
Я бы не хотела говорить такие грустные вещи, но мне кажется, что Путин втянет нас в войну. Хотя это всего лишь мои предчувствия. Однако, по-моему, начнется какая-то большая геополитическая игра, и, учитывая наше географическое положение, нас могут вовлечь.
О правых и демократах
Мы думали, что демократия — это некий институт, который сам по себе создаст новую жизнь и нового человека. Казалось, что мы можем просто жить, радоваться, как это было во всей Европе, и не думать, что демократию нужно отстаивать. Это уже никому не приходило в голову. Мы все совершили ошибку. Оказалось, что нет. Каждый из нас не сделал какую-то работу, которая могла бы предотвратить то, что правые начали так уверенно шагать по всему миру. Мне кажется, что дать этому отпор мы сможем не скоро. Пока мы в шоке от всего происходящего, в отчаянии. А элита только начинает перестраиваться, чтобы понять, что вообще происходит (для сопротивления нужно осознать, что к чему, а это требует времени).
Вот попробуйте дать отпор Трампу. Он говорит, говорит, говорит — и среднему американцу это нравится. Точно так же и Путин. Это то, что называется «коллективный Путин». Поговорите с русскими — многие из них, наоборот, очень его любят. Это не просто пропаганда. Нет, это правда. Русские люди считают, что он сделал для них многое. Ну, знаете, весь этот набор: «поднял с колен», «великая Россия». Это нашло отклик у определенной части общества.
Думаю, что эти 30 лет демократии, которые были в мире, в общем-то, потеряны. Мы оказались инфантильными. И это касается не только беларусов. Инфантильным оказался сам демократический человек — тот, кто верит в добро и надеется, что мир устроен для добра. А он не такой (мы помним грехопадение, да?). Сопротивляться можно, только развивая в себе человечность. Другого пути я не знаю. Но это займет время. Я вижу здесь молодых людей, и у них оно есть. А вот насколько у нас — не знаю.
О том, почему в 2020-м не удалось
Всем людям, которых успела записать [для новой книги в Вильнюсе], я задавала один и тот же вопрос: почему мы опять потерпели поражение? Конечно, это нельзя назвать полным поражением. В каждом из нас, в нашем понимании себя и своей страны что-то изменилось. Но почему мы допустили ошибки?
Вспоминаю 2020 год. Вот я живу как раз в этом доме Чижа (дом в Минске за Троицким предместьем, который построила компания бизнесмена Юрия Чижа. — Прим. ред.), который не все любят. И каждое утро мимо меня с 05.00 шло огромное количество военной техники. Потом она где-то растворялась, ее не было. А затем днем шло огромное количество людей. Что мне запомнилось? Эти люди были очень красиво одеты. Вы помните белые платья женщин, которые шли с цветами? Вот это была одна сторона нашей сущности, беларусской — сущности добра, радости жизни.
Честно говоря, я не знаю, каким образом, пройдя через ГУЛАГ, Вторую мировую войну, у нас остались только идеалисты. Что защитило их в истории? Для меня остается загадкой, почему в 2020 году мы так наивно вышли на улицы и думали, что Лукашенко, увидев, сколько нас, поймет, что он нас не знал, что мы совершенно другие, и передаст власть.
Меня с самого начала работы Координационного совета (в августе 2020 года Светлана Алексиевич вошла в первый список КС. — Прим. ред.) смущала эта надежда на мирный транзит власти. Это было наивно. В Лукашенко было что-то такое, что я уже говорила в интервью: этот лидер без крови не уйдет. Что-то в нем было такое, о чем нам следовало помнить. Но мы забыли. Мы думали, что свобода — это праздник, и вот мы вышли — такие красивые.
Я помню женщину, которая толкала коляску с ребенком, а рядом с ней бежала маленькая собачка. Я думала: боже мой, как же мы представляем себе свободу, если она вышла со всем, что у нее есть, совершенно беззащитная? А ведь могли стрелять.
Власть тоже была ошеломлена тем, что нас никогда не было так много. Как вы знаете, был момент, когда даже милиционеры куда-то исчезли. Но мы этим не воспользовались — именно из-за наивности наших представлений о власти и ее передаче. Думаю, это произошло потому, что мы никогда сами не занимались этой работой. За нас ее всегда делали сверху: сначала ЦК, потом новое президентское окружение. Будто бы считалось, что это не наша задача — думать о будущем и бороться за него.
Я уже не говорю о военном варианте, который сейчас витает в воздухе, потому что всегда была против крови. Видя по утрам эту технику, которая колоннами шла в Минск, я представляла, что погибнут наши лучшие люди, а мы останемся ни с чем. И опять не победим. Потому что уже тогда доходили слухи, что у границы стоят российские подразделения, которые, как только понадобится, войдут в город.
Были ли мы тогда в исторической западне? Я не знаю. Но, вспоминая то время, не вижу оснований надеяться, что с нами было бы все хорошо, если бы наши ожидания стали реальностью. Для этого тогда не было условий.
О несогласных беларусах, которых оказалось мало
Какую часть общества, которая сопротивляется, мы увидели в 2020 году? Вот наша сила — другой пока нет. Это и так очень много для 30 лет, но ее не хватило для победы.
Людей нового времени у нас пока мало. Мы не успели их вырастить. Тех, других, было больше. Тех, кто привык молчать. Тех, кто не хотел отказываться от жизни, которую знал.
Если бы у нас было хотя бы еще пять лет в запасе, пришли бы новые поколения, и мы стали бы другим обществом. И вряд ли с нами можно было бы поступать так, как поступает Лукашенко. Сейчас труднее надеяться на это новое общество. Но я смотрю на молодых ребят, которых иногда встречаю, и думаю, что все-таки время победит. Конечно, я понимаю ваше, да и свое собственное, сожаление: а где наша жизнь? Получается, я вообще не увижу новую.
О насилии над нацией
Если человек десятки лет сидел в лагере, а потом его выпустили на свободу, что он будет делать? Он же не знает, что такое эта свободная жизнь. У него нет этого нового знания. То же самое происходит с нами сейчас. Мы делаем то, что делали всегда. Еще один лагерь. Он немного другой: где-то страшнее, где-то смешнее. Но такого насилия над нацией и такого унижения, как сегодня, мы еще не знали.
О том, что противопоставить культуре насилия
Каким станет искусственный интеллект, какие войны нас ждут, во что может превратиться человек, что с нами сделает природа? Мы вдруг оказались перед таким набором вызовов, что вся наша прежняя культура — культура насилия (то, что делает Лукашенко, — ее высший образец) — нам не помогает. Она создана совершенно для другого.
Но что можем мы? Мы можем противопоставить другую культуру, которую еще предстоит вырастить в себе.
О победе стариков
Теперь я получаю письма: «Ну и как ваши шарики, цветочки? Ну и что? Думаете, снимете кроссовки, залезете на скамеечку — и этим победите?»
А ведь мы пытались предложить другой путь. Показать, что живем в XXI веке и можно прийти к новой власти без крови. Без этой идеи мы не завоевали бы мир так, как завоевали его. Если бы мы сразу стали жечь шины, как украинцы, мы бы стали просто еще одним народом, который военным путем хочет чего-то достичь, но не имеет для этого никаких возможностей. Мы предложили новый взгляд на жизнь. Так я видела свою работу в Координационном совете — мы должны быть другими.
Но оказалось, те, кого называют «поколением стариков», сильнее. Их сегодня больше. Победили не только их танки — победило их мировоззрение. Поэтому нам нужно вырабатывать нечто новое. И мне странно, что молчит наша элита, молчат философы. Именно об этом надо говорить. Нам нужно вооружиться не новым автоматом, а новым взглядом на жизнь.
Об инфантилизме
Я думаю, что мы не лучше других народов, но и не инфантильнее других постсоветских наций. Советская система действительно сделала нас инфантильными. Это правда. Она создала некое коллективное тело, которое несло человека по жизни. Тебе не нужно было ничего делать самому. Ты просто был частью этого тела. Думаю, что именно советская жизнь сделала нас такими.
Кстати, когда шел тот самый большой марш, уже все начали расходиться. Я помню старика, который буквально хватал людей за руки и говорил: «Не уходите, не уходите. Будем сидеть ночь, другую, будем сидеть!» Люди весело смеялись, кто-то что-то ему отвечал. И все равно проходили мимо.
Этот старик что-то знал. А мы — нет.
Хотя на наших глазах прошли 90-е годы, хотя уже тогда началось сползание в фашизм. То, что мы имеем сейчас, — это не что иное, как фашизм, слегка подстроенный под современность. Но мы этого не осознавали.
Я помню, как работала над книгой «Время секонд-хенд», много ездила по России, Украине, Беларуси. Я говорила своим друзьям: «Там что-то другое, особенно в глубинке России. Там так много говорят о Сталине, о сильной руке…» А русские друзья мне отвечали: «О, это у вас там колхозник, и вы в его руках. А у нас это уже невозможно. Демократия постепенно идет. Это необратимое явление».
Как мы потом увидели, «Эхо Москвы», «Новая газета» Муратова (нобелевский лауреат, главный редактор издания. — Прим. ред.) — все это исчезло довольно быстро. А у нас исчезло еще раньше, также очень быстро. И тоже при молчании большинства.
Об угрозе гражданской войны
Это очень красивый образ, который остался в памяти: женщины в белых платьях, с цветами. Как они дарили омоновцам цветы. Как те брали — и на секунду терялись. А потом стало страшно. Но несмотря на весь ужас, который с нами случился, я вспоминаю именно этих женщин в белых платьях и с цветами. Потому что это были мы. Их образ ближе всего к тому, какие мы есть на самом деле.
Сейчас, конечно, над нами висит ужас гражданской войны. Я ее очень боюсь. Думаю, все боятся — и здесь, и там. Но Лукашенко загоняет нас в угол, в западню, не оставляя нам никаких шансов. Я думаю, нас ждут испытания. И к ним надо быть готовыми.
О гуманитарном знании
У всех этих людей, которые нас окружают во власти, отсутствует гуманитарный диапазон. Отсюда — обесценивание человеческой жизни. Сегодня мы видим, что рациональное знание переживает кризис. И без гуманитарного знания мы не построим будущее, о котором бесконечно говорим.
Об отложенной жизни и тоске
Будущее не обещает нам ничего хорошего. Но нельзя поставить свою жизнь на паузу, провести ее просто в ожидании. Надо жить, потому что это единственная твоя жизнь. Надо любить, по мере возможности создавать уют, находить слова для детей.
Надо получать профессию (это я говорю для молодых). Надо учить языки, потому что новой Беларуси нужны будут не только революционеры. Я не хочу, чтобы революционеры потом лечили мне зубы и шили пальто. Нам нужны профессионалы, новые люди Беларуси. И это каждый из нас должен делать уже сегодня.
Отчаяние сжирает душу. Это опасная вещь, как и тоска. Недавно я разговаривала с Олей Горбуновой (экс-представительницей Объединенного переходного кабинета по социальной политике, бывшей политзаключенной. — Прим. ред.). Очень сильная женщина. Она говорит, что раз в месяц или даже чаще подъезжает к забору, который Польша поставила между Беларусью и всем остальным миром, и смотрит туда, в сторону родины. Этим она живет и спасается. А сохраняя себя сегодня, мы становимся более нужными людям будущего.
О любви и рефлексии
Вчера мы говорили с Полиной Шарендо-Панасюк (активистка «Европейской Беларуси», экс-политзаключенная. — Прим. ред.). Это был интересный разговор. Человек только что вышел из ада, и у него все еще свежо. Но, выйдя оттуда, она не говорила о ненависти. В ее словах было больше любви. Думаю, что именно в этом сила нас, беларусов. Это единственное, что может вытащить нас из ада.
Конечно, нам сложно. У нас забрали страну, хотят отнять достоинство. Мы переживаем огромное историческое унижение. Об этом очень трудно думать, рефлексировать, с этим жить, говорить со своими детьми, даже друг с другом. Нам предстоит огромная психологическая работа.
В нашей истории не было принято осмыслять прошлое. Ни коммунизм не осмыслен, ни ГУЛАГ. Все это поэтому к нам и возвращается. Но я думаю, что вместе эту работу делать легче. Поэтому нам надо собираться не только по радостным поводам. Должны быть клубы, должны быть разговоры о том, что с нами произошло.
О сохранении в себе человека
Наверное, больше всего я люблю умного человека. Доброго, конечно, но и умного. Я очень люблю мысль — новую, свежую, сформулированную так, что она не дает тебе остаться в банальности повседневности. Она вырывает тебя из обыденности и делает твою жизнь бытием.
Это я старалась сделать в своих книгах. Вот, например, в моей любимой книге «У войны не женское лицо» женщина рассказывает, как едет на своем «Студебеккере» (американской машине, которую дали советской армии) и видит раздавленную красивую девушку. Она сразу отходит от этого зрелища и начинает вспоминать, как не хочется умирать.
Особенно перед рассветом, когда вот-вот будет команда идти на прорыв. Ты не знаешь, может быть, этот момент, который ты сейчас видишь, — последние проблески бытия. Секунда — и тебя не будет. Но ты это так запоминаешь, что становишься другим, немного выше себя самого, больше человеком, чем в обычной жизни.
Поэтому мне всегда хочется, когда я говорю не о политике, а о литературе, вытянуть себя из банальности, из обыденности. Это не значит, что ты должен решать какие-то метафизические вопросы. Но ты должен стать чуть-чуть больше человеком, чуть-чуть больше любить. Потому что в банальность зла очень легко опуститься, особенно сегодня.
Я очень удивилась, что у Полины Шарендо-Панасюк такое нормальное лицо. Я знаю многих политзаключенных, которые выходят оттуда с другими лицами. Я видела последние фотографии Бабарико и даже не узнала его. Поняла, как на него обрушилось все.
Как трудно сохранить в себе человека. Честно говоря, это труд всей жизни.
