В январе 2021 года политзаключенный Витольд Ашурок был приговорен к пяти годам лишения свободы по «политическим» статьям. Он стал первым активистом, получившим такой огромный срок за свою гражданскую позицию. 21 мая того же года Витольд скончался в Шкловской колонии № 17. И хоть СК заявил, что смерть политзаключенного не имела криминального характера, многие, в том числе близкие, уверены, что это было убийство. Еще раз вспомнить подробности тех трагических событий «Салідарнасць» попросила родного брата Витольда Андрея Ашурка, который из-за преследования вынужден был покинуть Беларусь.
«У морга нас встретил отряд ОМОНа: „Вы Ашурок Андрей Михайлович? Зачем приехали?“»
— Сомнений в том, что это убийство, у меня не было, даже не видевши тело. Наша память очень избирательна, тяжелые моменты часто забываются, но все, что происходило в те дни, помню по минутам, — признается Андрей. — Я был на работе в вечернюю смену, когда позвонила жена Витольда Ольга и сказала, что ей сообщили из колонии: Витольд умер. Сразу поехал к ней.
Мы оба пытались осознать, что произошло, ничего не понимали, только прекрасно знали, что никаких предпосылок для смерти у него не было.
То, что Витольд человек идейный, если сказать более точно, не пойдет на поводу у режимных начальников, а будет стойко переносить все, что выпало на его долю, было ясно сразу и всем.
Еще до колонии, когда он был в Гродненской тюрьме, за оскорбление мовы заехал охраннику по лицу прямо через кормушку. Понятно, что за это получил ШИЗО.
Но на здоровье он никогда не жаловался, здоровье у него было железное, единственное, в молодости были проблемы с сосудами на ноге, но они были успешно решены.
Потом мы поехали к маме. Это был очень сильный удар, но она держалась, я нашу маму знаю. Стали звонить в колонию, но там никто не снимал трубку. Это у нас было горе, а у них — выходные.
— Вообще, даже по их меркам, это ситуация из разряда ЧП, они должны были забеспокоиться.
— Поймите правильно, у этих людей мерок нет. И все, что происходило дальше, это только подтверждало. В понедельник мы тоже не смогли дозвониться.
Шли третьи сутки с момента, как нам сообщили о смерти. И мы рассказали независимым СМИ, что родным не отдают тело. Только после этого нам перезвонили и сказали на следующее утро к 09.00 приехать в морг в Могилев.
Расследование обстоятельств смерти шло под руководством следователя Старикова. Нас предупредили, что для выдачи тела необходимо его разрешение. Я поехал к этому Старикову, и он дал мне разрешение, но устно.
У морга нас встретил отряд ОМОНа: «Вы Ашурок Андрей Михайлович? Зачем приехали? Мы не имеем права вам отдать тело».
Больше трех часов они согласовывали вопрос, звонили Старикову, наконец, нас пропустили. Внутри были люди и в форме, и в гражданской одежде, с нами все общались очень вежливо и почему-то с улыбкой.
Я передал одежду, чтобы Витольда сразу переодели. А они ошарашили: «Вы уж извините, но когда доставали вашего брата из холодильника, его уронили. Вы не против, если мы замотаем ему голову?»
Витольда привезли, верхняя половина головы действительно была замотана, глаз не видно.
У выхода нас снова с идиотской улыбочкой предупредили: «Вы же понимаете, что за вами отправят кортеж, чтобы эти не повылазили и не устроили нам бунт».
И до самого выезда из Могилева нас сопровождали подозрительные бусы.
— Есть информация о том, что вы фотографировали тело.
— Скажу честно, нас никто не предупреждал насчет независимой экспертизы, никто не запрещал, но это и не требовалось, так как в Беларуси ее просто нет. И я не писал заявление на проведение экспертизы, потому что знал, что мне все равно озвучат те результаты, которые нужны им.
Но кое-что мы смогли сделать. В Доме скорби, куда мы привезли Витольда, находились и какие-то люди «серой внешности» в штатском. Под предлогом того, что помещение нужно обработать в целях профилактики от ковида, мы уговорили всех выйти и действительно успели зафиксировать на фото и видео тело Витольда.
Более того, все эти материалы мы позже передали за границу независимым расследователям.
Я не специалист, но даже меня впечатлило, что с головой было что-то страшное и непонятное, на теле были ссадины, а на ногах раны, зашитые еще при жизни. Никаких ран у него раньше там не было.
Накануне появилось то ужасное видео, которое не только мне, а, думаю, всем было больно смотреть. Не знаю, зачем они его показали, потому что это просто признание: смотрите, до какого состояния мы его довели.
«Установлено место смерти, и это не та камера ПКТ»
— На похороны тоже прислали наряд?
— Был даже не наряд, они были везде — в милицейской, гражданской и военной форме, на кладбище, за кладбищем, по всему пути.
На похороны пришло очень много людей, потому что Витольд был известным человеком, а в наших краях — очень известным. И этим охранникам было чего бояться: все люди в этой огромной очереди знали, что они его убили.
К счастью, обошлось без задержаний. Перед похоронами мне позвонил прокурор Лидского района Дмуховский и предупредил, если будет митинг, БЧБ, они обязаны будут реагировать. Я пообещал, что не будет, а он пообещал, что никого не заберут.
А вообще мне самому пришла повестка явиться в этот день в СК. Звонил, просил разрешить прийти к ним на следующий день.
Один наш сцяг на похоронах все-таки был, мы не могли без него похоронить Витольда. И перед тем, как закрыть крышку гроба, мы его укрыли.
Не могу сказать, что я сильно боялся. Они столько раз меня вызывали на разные допросы и беседы, ходили ко мне, как к себе домой, еще до смерти Витольда.
Дело в том, что в своей Березовке я прошел в первых рядах все протесты. Этого мне никто прощать не собирался.
Мы вышли после поминок — кругом стоят черные бусы и характерные машины. Всю первую неделю после похорон, пока к могиле все еще шло много людей, на кладбище стояла дежурная милицейская машина. Иногда они не стеснялись и ставили ее прямо возле могилы.
В те дни в СК вызвали не только меня, но и нашу маму, которой на тот момент было 82 года. У нее хотели узнать, каким было здоровье Витольда. Искали возможность хоть как-то подтвердить свою версию об остановке сердца.
Такая игра в закон, как и сейчас с этим спектаклем под названием «выборы».
Я сопровождал маму. Ей задавали конкретные вопросы, вероятно, надеясь услышать, мол, да, бывало.
А мама встала и сказала: «Ведаеце, маладыя людзі, я ўсё жыццё радавалася, што у маіх дзяцей добрае здароўе. І паверце мне, Бог накажа тых злодзеяў, якія забілі майго сына».
Ей они сделать ничего не могли.
Еще активнее мной занялись, когда я начал обращаться во все инстанции с вопросом, как движется расследование обстоятельств смерти. Конечно, я не наивный и не ждал, что мне укажут на человека, который убил брата. Но я не мог оставить их в покое.
Писал в СК в Минск, в Генпрокуратуру. В ответ мне слали дежурные отписки, что мои вопросы направлены в нижестоящие инстанции. Но я надеялся, что им все равно неприятно каждый раз снова возвращаться к этой теме.
Съездил в колонию забрать вещи Витольда. Они были в кабинете того же Старикова. Он достал «Дело о расследовании смерти», папку размером с «Войну и мир», открыл на странице переписи вещей и попросил сверить, а сам отошел за свой стол. Я делал вид, что внимательно считаю, сколько носков было у Витольда, и тихонько листал страницы.
Успел добраться до черно-белых фотографий. На них лежал, судя по всему, уже мертвый Витольд в одних брюках, а место, где он лежал, напоминало пол какой-то широкой машины, возможно, скорой помощи.
Самым важным было то, что его голова уже была забинтована. То есть, скорее всего, голову ему разбили до того момента, как он попал в холодильник, из которого его якобы уронили.
Этим делом сейчас занимаются независимые расследователи, и им уже многое известно, установлен круг лиц, которые имели контакт с Витольдом в последние дни жизни, установлено место смерти. И это не та камера ПКТ, в которой он якобы упал и у него случился смертельный приступ.
Это расследование обязательно однажды будет опубликовано. До этого момента я не могу о нем говорить. Однако с учетом тех фактов, которые известны мне, могу высказать свою версию произошедшего: убийцы Витольда просто перестарались, они убили его по неосторожности.
Но издевались над ним намеренно. Во-первых, потому что это можно было делать безнаказанно, во-вторых, очень хотелось сломать человека. Но в случае с Витольдом это невозможно — они в этом убедились.
«Нас с Витольдом забрали почти в один день»
— Хочу попросить вас вернуться к событиям 2020 года, когда и Витольда, и вас неоднократно задерживали.
— Витольда и до этих выборов садили на сутки. Как только ожидалось какое-то событие, его всегда забирали. На 150-летие восстания Калиновского в 2013 году, помню, мы были с ним вдвоем, они выскочили, запихнули его в машину и увезли.
В 2020 году его забрали в Лиде вечером 9 августа с акции у райисполкома. Нас там было несколько тысяч человек. Витольда затащили в подвал райисполкома и там сильно избили.
Его выпустили вместе со всеми 14 августа. Я увидел синяки и спросил: «Ці сільна косці паламалі?» Он подтвердил: «Як табе сказаць, даволі добра прыляцела».
Избивал людей гродненский ОМОН.
11 августа, когда Витольд еще был в СИЗО, задержали уже меня, тоже в Лиде, отвезли в РОВД. У них на территории есть мойка для транспорта. Там они в те дни организовали пыточную.
Через нее за вечер прошел конвейер людей, всех сильно избивали, зверствовал все тот же ОМОН из Гродно. А охраняли и, соответственно, наблюдали за происходящим солдаты внутренней службы.
Так вот, иногда они не выдерживали, пытались остановить, обращаясь к омоновцам: «Вы же их поубиваете!» Я тогда, можно сказать, отделался легким испугом, мне всего лишь сломали два ребра.
Понятно, что всех страшно оскорбляли и унижали, а среди нас было много женщин разного возраста. Когда я, уже побитый, стоял лицом к стене, зашел омоновец, спросил: «Кто Ашурок?» — повернулся ко мне и добавил: «Запомни, сволочь, брат твой уедет лет на 15».
Витольд действительно в этом регионе был очень известным человеком. Человек, за которым шли и которому верили люди. И это бесило режим. Они не скрывали своей радости от того, что подвернулась возможность с ним поквитаться.
Многих задержанных в тот раз ближе к ночи выпустили, и меня в том числе.
В следующий раз нас с Витольдом забрали почти в один день, меня 18 сентября, а его на следующий день. В Лидском ЦИПе мы сидели в соседних камерах, я даже просил охрану, чтобы нас посадили в одну, но они не посадили, хотя все нас прекрасно знали. А, может, потому и не посадили.
Мне тогда два раза давали по 15 суток и через 30 выпустили. А Витольд уже больше не вышел. Но я не сразу понял, что его не отпустят, на следующий день поехал встречать, думал, что ему тоже дали дважды по 15. Не знал, что на него уже завели уголовное дело.
Потом, как уже говорил, меня стали постоянно тягать на беседы в разные органы, забирали из дома и с работы, приходили с обысками, напоминали, что все, что мы делали, незаконно, просили подписать очередное «прокурорское предупреждение». У меня их собралось четыре или пять, не помню.
Периодически во время этих встреч мне как бы невзначай напоминали: «Так это ж у вас брат сидит».
— Витольд был первым, кто получил такой огромный срок по уголовной статье. Это был шок?
— Я был на суде. Судьей был Филатов, известный в городе тем, что судил политических активистов и особенно не сентиментальничал.
И меня он второй раз отправил на 15 суток. Помню, в конце всего этого цирка, то есть суда надо мной, он задал вроде как заключительный вопрос: «Андрей, зачем вы вообще вышли? Вы же понимали, что нарушаете закон».
Я ответил, что вышел именно для того, чтобы закон был одним для всех — для меня, для судьи и для гражданина Лукашенко. «Закон — это прекрасно: 15 суток», — сказал Филатов.
И на суде Витольда он не вселял оптимизма, было ясно, что приговор будет суровым, но никто не ожидал, что настолько. Все были в шоке, видели, что дело шито белыми нитками, поэтому и кричали: «Ганьба!» (впоследствии СК возбудил уголовное дело против всех, кто на суде над Витольдом Ашурком после приговора скандировал. — Прим. ред.).
На краткосрочное свидание после суда к Витольду поехал я, так мы договорились с его женой. Она должна была ехать на длительное. Мы разговаривали через стекло два часа. Никто из нас тогда, конечно, не мог даже предположить, что видимся в последний раз.
Говорили вообще обо всем: как жили, как хотим жить, планировали будущее, о маме, о друзьях, даже о политике, потому что нас как-то особо не прослушивали.
— Было ли у Витольда упадническое настроение после такого приговора?
— Нет, что вы! Не тот человек, ни в коем случае. Он, как всегда, был целеустремленный, очень оптимистично настроенный, шутил, улыбался. Мы много смеялись, закончили на позитивной ноте.
Он волновался только о родных, просил меня смотреть маму, помогать его жене. О приговоре вспоминал только в таком контексте: «Знаю, что не досижу весь срок до конца». Только получилось, к сожалению, по-другому.
Его смерть стала самым тяжелым периодом в моей жизни, в те дни сам думал, что сломаюсь, не вытяну.
— Как вы поняли, что вам больше нельзя оставаться в стране?
— Уезжать я не собирался, у меня и визы не было. Я должен был оставаться с мамой. Но 12 декабря 2021 года мне позвонили неравнодушные люди и предупредили, что через пару дней меня закроют надолго. Оснований не верить у меня не было. Тогда уже было открыто уголовное дело о якобы призывах на суде над Витольдом, и я проходил среди фигурантов.
Спустя пару дней ночью я выехал с другом.
Особенно тяжело перед отъездом было прийти к маме. Не знаю, понимали ли мы, что видимся действительно последний раз. Но она тогда мне сказала: «Канешне, едзь, таму што спачатку пасадзяць, а потым заб’юць, як таго».
— Ваша мама умерла уже без вас.
— К сожалению. Ее не стало 26 мая 2024 года, она пережила Витольда ровно на три года. Последнее время мы общались по видеосвязи и прощались тоже по видео.
— Вопрос «Хотите ли вернуться в Беларусь?» со временем задавать все тяжелее, но у вас не могу не спросить.
— Я принципиально хочу приехать, не просто на могилу к брату. Я хочу, чтобы каждый, кто виновен в убийстве Витольда, ответил за содеянное. Это дело не имеет срока давности, поэтому никто не уйдет от ответственности.
